Ганнибал - Страница 29

Для Барни, не пострадавшего от избытка формального образования, Сократ явился откровением, со всеми привлекательными чертами нового знакомого.

— Строгий режим и беседы — совершенно отдельные вещи, — продолжал он. — А в строгости режима нет ничего личного, даже в тех случаях, когда я был вынужден лишать доктора Лектера почты или надевать на него смирительную рубаху.

— Вам часто приходилось беседовать с доктором Лектером?

— Иногда он месяцами не произносил ни слова, а иногда мы говорили всю ночь, после того как стихали крики. По правде говоря, я учился по переписке и в целом тратил время попусту — мир открыл для меня он, доктор Лектер. Он познакомил меня не только с Сократом, но и со Светонием, Гиббоном, другими…

Барни взял в руку чашку, на тыльной стороне его ладони Старлинг увидела широкую оранжевую полосу от бетадина.

— Вам не приходило в голову, что после побега он может попытаться вас убить?

— Он как-то сказал мне, — покачивая головой, ответил Барни, — что предпочитает, насколько это возможно, поедать грубиянов. Он называл их «отмороженными хамами».

Барни рассмеялся, что являло собой весьма редкое зрелище. У него были мелкие детские зубы, а смех для взрослого мужчины звучал несколько нездорово. Так смеются младенцы, пуская струю жидкой каши в физиономию противного дядьки.

У Старлинг даже появилась мысль, что Барни провел в обществе психов времени больше, чем надо.

— А как насчет вас? Вы не чувствовали.., ммм.., страха, когда он убежал? Вы не боялись, что он явится за вами? — спросил Барни.

— Нет.

— Почему?

— Он сказал, что этого не сделает.

Как ни странно, но ответ казался исчерпывающим для обоих.

Им принесли заказ. Барни и Старлинг проголодались и некоторое время ели молча. Затем…

— Барни, когда доктора Лектера переводили в Мемфис, я попросила вас отдать мне рисунки, сделанные им в палате, и вы их мне принесли. Что случилось с его другими вещами? Книгами… Записями… В больнице даже не сохранилась его история болезни.

— Там был большой шум. — Он сделал паузу для того, чтобы постучать донышком солонки о ладонь. — В больнице был большой шум, я хочу сказать. Меня уволили. И еще кучу народу. А пожитки больных куда-то подевались. Трудно сказать…

— Простите, — прервала его Старлинг. — Я не совсем расслышала, что вы тут толковали о беспорядке в больнице. Но не в этом дело. Только вчера вечером я узнала, что «Кулинарный словарь» Александра Дюма, с пометками и записями доктора Лектера, был выставлен на частном аукционе в Нью-Йорке два года назад. Он ушел в частную же коллекцию за шестнадцать тысяч долларов. В официальном подтверждении о собственности стояло имя «Кэри Флокс». Вы знакомы с этим «Кэри Флоксом», Барни? Надеюсь, что да, потому что ваше заявление с просьбой о зачислении на работу в больницу было написано рукой этого типа, но подписано «Барни». Да и налог с продажи почему-то платили вы. Простите, но я совсем забыла, что вы сказали раньше. Не начать ли нам снова? Итак, сколько вы заработали на книге, Барни?

— Около десяти.

— Верно, — согласилась Старлинг. — На квитанции указано десять пятьсот. Сколько вы получили от «Тэтлер» за интервью, которое вы дали после бегства доктора Лектера?

— Пятнадцать штук.

— Круто. Прекрасно для вас. Вы сами сочинили ту ахинею, которую вешали на уши журналистам?

— Я знал, что доктор Лектер не стал бы протестовать. Более того, он был бы разочарован, если бы я их не облапошил.

— Он напал на медсестру до того, как вы поступили в балтиморскую лечебницу?

— Да.

— У него был перелом плеча?

— Да, насколько мне известно.

— Была ли сделана рентгенограмма?

— Скорее всего да.

— Мне нужна эта пленка.

— Хм-м…

— Я выяснила, что все автографы доктора Лектера были рассортированы на две группы: те, которые написаны чернилами до заключения, и те, которые написаны карандашом или мягким фломастером в лечебнице. Вторая группа стоит дороже, но думаю, Барни, вы знаете это и без меня. Уверена, что все бумаги у вас, Барни, и полагаю, что вы намерены в течение нескольких лет распродавать их по частям на аукционах автографов.

Барни в ответ лишь молча пожал плечами.

— Полагаю, что вы ждете, когда доктор Лектер снова окажется горячим блюдом для средств массовой информации. Какова ваша цель, Барни? Чего вы хотите?

— Прежде чем я умру, я хочу увидеть все картины Вермера.

— Есть ли необходимость спрашивать, от кого вы узнали о Вермере?

— В ночных беседах мы обсуждали множество предметов.

— Вы не говорили о том, что он намерен делать после того, как станет свободным?

— Нет, доктор Лектер не строил гипотез. Он не верит ни в силлогистику, ни в синтез, ни в абсолют.

— Во что же он верит?

— В хаос. Но в хаос даже не надо верить. Он самоочевиден.

Старлинг решила немного подыграть Барни.

— Вы сказали это так, словно сами верите в это, — сказала она. — Но ведь ваша работа в лечебнице состояла в том, чтобы поддерживать порядок. Вы были старшим санитаром. Мы оба в некотором роде санитары и заняты охраной порядка. Доктор Лектер не имел никаких шансов от вас скрыться.

— Я уже объяснил вам почему.

— Потому что вы постоянно были начеку. Несмотря на то что между вами существовали чуть ли не братские отношения.

— В братских отношениях я с ним не состоял, — возразил Барни. — Он просто не мог быть чьим-либо братом.

— Не потешался ли доктор Лектер над вами, обнаруживая ваше невежество?

— Нет. А над вами?

— Нет, — ответила она, стараясь щадить самолюбие Барни. Старлинг впервые поняла, что издевательства чудовища могли быть комплиментом. — Доктор, конечно, вволю мог поиздеваться надо мной, если бы того хотел. Вы знаете, где находятся его вещи, Барни?